Никогда не назову ее настоящее имя или фамилию. Так же как никогда не смогу показать ее лицо. Я буду называть ее Катерина. И она — снайпер.
Мы познакомились в день сотрудника органов внутренних дел. Невысокого роста, хрупкого телосложения, блондинка с короткой стрижкой, милым и добрым лицом и спокойными глазами. В черных штанах, берцах и камуфлированном бушлате. Не самый стандартный наряд для девушки, но в Москве давно никто ничему не удивляется. Не удивился и я.
Чудеса начались, когда она сняла камуфлированный бушлат, а под ним оказалась форменная куртка. Черная, спецназовская. На погонах — капитанские звезды, а на груди орден Мужества и несколько медалей. Наша беседа получилась короткой, и первое, что я спросил, естественно…
– Как ты попала в спецназ?
– Да, в общем, как все. Пришла в отряд, к командиру, и попросила меня взять. Прошла собеседование, и через 3 изнурительно-длинных для меня дня мне позвонили и сказали, что я подхожу. Затем были 2 месяца оформления.
– А как вообще появилась такая идея?
– Можно сказать, что я мечтала об этом чуть ли не с самого детства. Во мне воспитали любовь к Родине, патриотизм. Я выросла на советских фильмах про войну, и глядя на героев этих фильмов, мне хотелось быть похожей на них — служить своей стране, защищать и охранять людей, бороться со злом, несправедливостью. Можно сказать, что именно из таких простых мыслей и сформировалась моя мечта — служить в спецназе. Еще подростком я начала заниматься спортом. Сначала каратэ-до, в котором успела дойти до синего пояса, потом русский рукопашный бой. Параллельно занималась стрельбой, уже в 10 лет получила значок «Юный ворошиловский стрелок». Окончательное решение приняла, когда в конце 90-х наслушалась рассказов про военную жизнь от моих сверстников, отслуживших в армии, вернувшихся из Чечни. Я тогда работала заместителем начальника службы безопасности и подрабатывала перегоном машин. Это тоже работенка не простая. Но все это сразу показалось мне каким-то мелким, никчемным, не важным. Мое место было на войне… Друзья предложили попробовать себя на службе государству. И я согласилась.
– В спецназе ведь, по-моему, есть так называемая «приемка», как ты ее прошла?
– Я ее проходила. Но без рукопашки. Все прекрасно понимали, что в спарринге я буду слабее мужчин. Да и функции у меня все-таки не штурмовика. Поэтому для меня сделали своеобразное исключение.
– Как приняли в отряде?
– Вначале было любопытство. Затем «проверки на вшивость», «смогу–не смогу». Командир сказал: «Раз служишь в элитном спецподразделении, то доказывай, что достойна». С этим постулатом я и работаю. Это постоянный стимул к самосовершенствованию. Приходится держать себя в тонусе, быть как взведенная пружина. Я уже 9 лет в отряде. Сейчас он для меня как большая семья. И как в любой семье, приходится переживать всякое. Взаимопомощь, братство, дружба, взаимовыручка, доброта, понимание, забота. Хотя бывали и подлость, и предательство, и зависть. Отряд стал для меня школой жизни, сделал меня сильной, закалил характер. Я научилась оценивать людей прежде всего через их поступки. Ощущение надежного плеча и прикрытой спины в спецназе — не пустые слова, а конкретные дела, за которыми жизни твоих товарищей.
– А как относятся в отряде к тому, что рядом с ними служит женщина?
– Ты знаешь, люди разные бывают. Разное воспитание, устои, понимание жизни. У каждого своя судьба и свой характер. Все по-разному относятся к женщине в погонах. Я для себя сделала один вывод. Общение со мной – своеобразная проверка для окружающих. В отряде все просто. Все на виду — реакция на успехи и поражения, помощь или предательство. Я не строю иллюзий, работая в мужском коллективе. И понимаю, что скидок мне здесь никто делать не будет.
– Какие задачи на тебя возложены в отряде?
– Я — снайпер. На мне прикрытие группы во время операции. Но помимо этого я выполняю разведывательные функции. В том числе веду разведку местности, оцениваю обстановку территории, где предстоит работать. В хрупкой девушке с меньшей вероятностью заподозрят врага, чем в здоровом крепком мужике. А в лесу или горах мои скромные габариты это еще и скрытность.
– Ты ездила в командировки на Северный Кавказ?
– Да, первая выпала на 2002 год.
– Наверное, первая командировка запомнилась?
– Был эпизод, который помню, как сейчас. Мы тогда стояли в районе, близко к Дагестану. Держали квадрат возможного появления бандгруппы Руслана Гелаева. Местные называли его «Черный ангел». В один из дней выдвинулись на зачистку населенного пункта на двух «Уралах» и под прикрытием двух бэтээров. Дорога — место, где все происходит неожиданно. Сначала «Урал» подкинуло, потом донесся звук взрыва, затем команда — подрыв! Начали спрыгивать с борта, а он у наших машин высоковат, перекатываясь, отходить к обочине, огрызаясь по направлению атаки. Действуешь на автомате. В голове крутятся короткие инструкции — упал, перекатился, открыл огонь, опять перекатился. Кстати, при подготовке мне казалось, что в полной разгрузке неудобно кувыркаться. Еще как удобно. Пытаюсь поджечь дымовую шашку. Поджиг отмок от утренней влаги. Уже поздней мы переделали дымы, вставив в них запалы от гранат. Простенько и со вкусом. Только в фильмах все знают, куда стрелять, а в жизни, как слепец, втыкаешь пули в зеленые заросли наобум, пока не получишь что-нибудь в ответ. В этот раз повезло. Нам оставили небольшой подарок в виде самодельного фугаса, взрыв которого мазнул по броне БТРа, никого не задев. После непродолжительного боя осмотрели тела террористов, один оказался с смертельной раной от СВД. Из ощущений было только удивление — ни фига себе! Неужели это я???
– Каково было на войне?
– Сразу скажу — война это кровь, грязь, боль от потери близких тебе людей. Каждая командировка какая-то особенная. Даже звуками и запахом отличается. Одна начинается с железнодорожного перрона и стука колес, а другая с погрузки на борт и мерного гудения авиационных двигателей. Может, наверное, показаться странным, но я люблю эти боевые командировки. Ценю за то, что только в них понимаешь, насколько ты любишь жизнь и не боишься смерти. Чисто по-человечески, конечно, страшно, но этот страх, где-то рядом, отдельно. Грань между жизнью и смертью здесь эфемерна. Вот ты есть, а доля секунды, кусочек металла — и тебя уже нет. С этим не поспоришь, ничего не изменишь. Остается уповать на Бога, удачу и профессионализм. На войне все работает на автомате, в дело вступают инстинкты и подсознание. Моя война началась с напутствия моего тогдашнего командира. Здоровенный спецназовец, косая сажень в плечах, и позывной, как у египетского фараона, «Рамзес», сказал мне: «Ничего не бойся. Воина есть война. Здесь бывает всякое. Если вдруг свои станут приставать, смело воткни им нож в ногу. Считай, что я разрешил. А если в бою поймешь, что край, то лучше сама подорвись. Хотя… Если что, я тебя сам пристрелю. Иди воюй». Вот такое благословение Батяни. Надо отдать должное, напутствие я запомнила и воевала без страха, точно зная, что в критической ситуации рука у него не дрогнет. И это успокаивало, как бы цинично и грубо это ни звучало для мирной жизни. Но Здесь и Там все слишком уж по-разному…
– У снайпера работа нелегкая, приходится долго лежать на одном месте, дожидаясь одного-единственного мгновения. Что в голове творится?
– Честно скажу — ни я сама, никто из коллег никогда не ждали цель по нескольку суток. Это скорее выдумки кинематографа. Ну, может быть, в Великую Отечественную были такие эпизоды. Утверждать не буду. Но вот по нескольку часов в засаде лежать приходилось. Сначала прикидываешь все особенности выполнения предстоящей задачи, пути отхода, перехода, запасных лежек, удобство выстрела при различных вариантах, пытаешься оценить свою маскировку. Прикидываешь возможности обхода и поиска «антиснайперами». Все это требует времени и знаний. А вот потом наступает то самое ожидание. Чаще всего в голове простые такие человеческие мысли, воспоминания, размышления. Они могут быть любыми: житейскими, мирными, отвлеченными. Вспоминаешь разговор с кем-то, отдых на море, думаешь о домашних заботах. Мысли крутятся в голове сами по себе. При этом ты на каком-то подсознательном уровне продолжаешь фиксировать все в автоматическом режиме, пытаясь отследить все изменения в окружающем мире, вслушиваясь в звуки и в тишину. И вот когда понимаешь, что движение пошло, прошипела рация, когда время, до этого растянутое и ленивое, вдруг начинает набирать обороты, вот тогда главное — успокоить бешеное биение сердца, восстановить дыхание, срастись с прицелом и вычислить момент для выполнения поставленной задачи.
– У тебя, какое-то очень особое отношение к войне.
– Война отсеивает лишнее. Снимает шелуху. Показывает людей такими, какие они есть. У каждого свои страхи, комплексы, причуды. Тут сразу видно, кто ты по жизни. В этом и есть правда войны. И знаешь, что самое интересное? На войне плохие люди становятся настоящими подонками, гниль в душах разрастается, мутирует в причудливые, уродливые явления человеческой подлости. А люди хорошие раскрываются, преобразуются, и красота их внутреннего мира поражает своей силой и божественной природой. Иногда даже страшно становится: а вдруг в трудный момент ты окажется не таким, каким сам себя считаешь? И самое главное, что здесь нет права на ошибку — нельзя будет что-то изменить, переиграть, извиниться или простить. Здесь только «единственное число и настоящее время». Если рискуешь, то, может, последний раз, а если нет, то можешь всю жизнь не простить себе этого единственного малодушия.
– Какие воспоминания остаются в памяти?
– Часто спрашивают, и всегда не знаю, что сказать. С одной стороны, много всего происходит, что уже потом никогда не выкинешь из памяти. А с другой — сразу всего и не вспомнишь. Помню, как-то в командировке, в горах, я лежала в «лежке», и ко мне сзади подошли 3 «духа». Причем подошли так близко, что чуть на меня не наступили, и при этом не заметили. Они стояли и разговаривали о том, как ненавидят нас, русских, и даже не догадывались, что враг практически под ногами. А я лежала, сжимая гранату, понимая, что если вдруг что — живым никто не уйдет. «Духи» были так близко, что я могла рассмотреть кожу на их берцах. Вот так лежала и рассматривала его ботинки. Раньше думала, что такое бывает только в дешевых боевиках про войну. И что самое поразительное — никакого страха. Только какой-то глубокий внутренний стеб над невероятностью всей этой ситуации. Если говорить еще о воспоминаниях, то мне навсегда запомнился Грозный того времени. У любого места есть свой цвет, вкус и запах. Наверное, у Грозного этот цвет — черный. Странный город. Который почему-то притягивает к себе. Темными провалами оконных проемов, своим отравленным воздухом. В нем даже тишина зловеща и ничего хорошего не предвещает. Этот город слишком долго воевал! Он весь пропитан неосязаемым запахом смерти, крови, человеческого горя, людской злобы, несправедливости, героизма, подвига и подлости. И при всем при этом иногда забываешь, что кругом идет война. Красота снежных вершин, вечных и незыблемых, тишина и прозрачность не вяжутся с кроваво-грязными картинками боев. И очень важно не поддаться на эту призрачную иллюзию. Вообще на войне рождаются странные чувства в душе. Так, например, когда намерзнешься на броне, то настоящим счастьем кажется обжигающая струя выхлопных газов, согревающих руки. Это сложно понять, не ощутив.
Еще на войне я окончательно утвердилась в своей любви к оружию. Я уважаю оружие. Я горжусь нашим оружием, понимаю его и ценю. Это соединение жизни и смерти в одном куске металла. Очень люблю АКМС за то, что не подвел. Люблю СВД. Можно еще сказать — за индивидуальный подход к врагу. Люблю запах пороха и еще стрелять длинной очередью, чувствуя силу и мощь оружия.
– Тяжело ли держать в перекрестии прицела живого человека?
– Сразу скажу — зарубок на прикладе я не ставлю. Не стоит это коллекционировать. Но кошмары мне не снятся. Я — снайпер. И я горжусь этим. Это не профессия, не специальность, это образ жизни. У меня свои оценки, критерии. Не знаю, есть ли она — снайперская мораль. Я не сомневалась, делая выстрел. У тебя есть приказ, и его нужно выполнить. Если человек переступил закон, взял в руки оружие, то он свой выбор сделал. И тут уж либо ты выстрелишь первым, либо он. Третьего не дано. В такие моменты приходит четкое понимание, зачем ты здесь. Помню, в 1995 году я пришла в военный госпиталь. И там увидела 18–20-летних мальчишек — только что с войны. Разные слова крутятся в голове для описания глаз, в которые я заглянула, и ни одно не передаст того, что пережили эти парни. Тогда я для себя очень четко поняла, что хочу отомстить за эти глаза, за эту боль, искалеченные жизни, а еще за паренька, который лежал в сознании, и к нему приехали родители попрощаться, так как врач сказал — не жилец. И он, и его мать, и отец это знали. Родители держали в руках трехлитровую банку домашнего компота и не знали, куда ее поставить. Растерянные, опустошенные, подавленные этой правдой, они даже не плакали..
– Тяжело ли возвращаться с войны?
– Самое сложное — это перетерпеть первые несколько дней. Научиться опять жить. Но… даже вернувшись «оттуда», ты всегда будешь внутренне напрягаться при слове «война». Кто-то хочет забыть все это время, кто-то, наоборот, холит и бережет каждое мгновение, прожитое здесь, но итог один — после возвращения с войны жизнь будет делиться на «до» и «после».
– Судя по всему, ты живешь своей работой. А другие увлечения у тебя в жизни есть?
– Я — за любую движуху. А вообще я человек очень легкий на подъем и люблю пробовать что-то новое. Я прекрасно понимаю, что не всегда буду работать в спецназе, и когда-нибудь, когда придет время, придется сменить род деятельности. И вот тут очень важно не оказаться у «разбитого корыта». Многие, увольняясь со службы, не знают, что дальше делать, потому что другого делать ничего не умеют. Я так не хочу. Я хочу, чтобы мне всегда было интересно жить.
–Прости за нескромный вопрос: сколько тебе лет?
–Мне 33 года.
–Ты замужем, есть дети?
–Нет.
– Но разве нет желания простой женской судьбы — семьи, детей, мужа? Считается, что воевать не женское дело.
– Разве бывает простая женская судьба? Всегда есть свои сложности. А моя судьба такая, какая есть, здесь и сейчас. И я благодарна за нее Богу, и случись выбирать повторно, прошла бы свой путь точно так же. А про то, что «война — не женское дело»… Ты знаешь, я встречала многих людей, и среди них были и очень сильные женщины, и слабые мужики. Поэтому нельзя, на мой взгляд, так примитивно делить. Я для себя вывела одно простое правило — воевать должны не мужчины или женщины, не старые или молодые — воевать должны Профессионалы. А вообще, не мною сказано но: у войны не женское лицо — поступь смерти не имеет пола. И это очень верно сказано. Свой путь каждый выбирает сам.
– Катерина, ты похожа на человека, который в жизни точно знает, чего хочет. А мечта у тебя есть?
– Если я хочу служить Родине, защищать людей, бороться со злом, то почему я должна заниматься чем-то другим, подстраиваясь под чьи-то шаблоны или представления о женщинах? Мое любимое изречение — «Делай, что должен, и будь, что будет!»
Константин Лазарев
Фото автора и из архива редакции
Источник: www.bratishka.ru/archiv/2012/01/2012_1_6.php
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
