hypermozek | Кундера, Грасс и европейские писательские скандалы (часть первая)

Выплеснувшееся на страницы чешских и остальных газет «дело» Милана Кундеры, вытащило следом за собой еще одну столь же противоречивую личность современной литературы – Гюнтера Грасса.

Лауреат Нобелевской премии, он в своей автобиографической книге Луковица памяти, вышедшей в 2006 году в Германии (и 2008 году в русском переводе), признается о своей службе в войсках СС.

Это его признание, надо признать, наделало много шума в европейской прессе, и чтобы расставить все точки над и в том же 2006 году телеканал ARD взял у Грасса большое интервью, в котором автор разъяснял свою позицию по всем спорным вопросам, поднятым в книге.

Интервью это было опубликовано и в газетах.

Ниже выложена первая часть этого интервью:

hn.ihned.cz, 8.9.2006

Гюнтер грасс: Ни кто с меня той тяжести не снял

Günter Grass: Nikdo mi z té tíhy neubral

Несколько дней спустя, после того как писатель Гюнтер Грасс (Günter Grass) после шестидесятилетнего молчания рассказал в интервью немецкой прессе о том факте в своей биографии, что в конце войны носил форму СС, он предоставил интервью об этом весьма противоречивом периоде своей жизни телевиденью. Разговор с ним вел Ульрих Викерт (Ulrich Wickert) в передаче Книги Викерта (Wickerts Bücher) на канале ARD.

Сегодня мы будем говорить об одной книге. А точнее о «Луковица памяти / Beim Häuten der Zwiebel» лауреата Нобелевской премии Гюнтера Грасса. Автора сейчас критикуют, что в своей книге он впервые признался, что в конце войны служил в составе Waffen-SS. Сердечно вас приветствую герр Грасс. Почему только теперь?
Было это погребено внутри меня. Сам не могу даже сказать о действительных причинах. Постоянно это меня занимало и заставляло меня к этому обращаться. Думал, что все, что я делаю как писатель, как гражданин этой страны, находилось в ожесточенном противостоянии с тем, что наложило на меня свою печать в молодые годы, во времена нацизма. Думал, что этого достаточно. А также не испытывал ни какой вины. Меня в Waffen-SS призвали. Я не участвовал ни в каких преступлениях.

И всегда предполагал, что однажды выступлю, и выскажусь в более широком смысле. И для этого время пришло только сейчас. После того, как я преодолел отвращение к написанию автобиографии, темой которой была бы моя молодость. Автобиография охватывает период от моих двенадцати до тридцати лет. И в связи с этим обо всем этом могу говорить.

Но, однако, раздается острая критика. Председатель Центрального совета евреев Германии фрау Кноблох (Knobloch), сказала, что вы своим признанием превратили свои более ранние высказывания в абсурд. Моментально припомнили Bitburg, когда вы попрекнули федерального канцлера Коля и американского президента Рейгана в том, что они вместе навещали кладбище, на котором похоронены солдаты Waffen-SS.

То, что меня в тот раз вывело из равновесия, были спекуляции на мертвых. Это был своего рода пропагандистский акт, и потому я раскритиковал его. То, что об этом говорит фрау Кноблох, ну так на это имеет право. Также не хотел бы эту критику ставить под сомнение. И, безусловно, не хочу приукрашивать действительность, тем что я во всем этом признаюсь только теперь. Однако, как и она, я имею право сказать о своих причинах. Эти причины могут некоторым показаться недостаточными.

В остальном лишь надеюсь, что фрау Кноблох найдет время и прочтет мою книгу. Ибо в том временном отрезке, который я описываю – мои молодые годы – все описанное играет определенную роль, однако остальные во многом более критичные вопросы представляются в совершенно иных зависимостях. Например, что я по своей ослепленности как Hitlerjunge не поднимал, скажем, в семейном кругу те правильные вопросы. Например, один из дядюшек…
…Дядюшка Франц…
… в Гданьске был милейшим двоюродным братом моей матери. Был чиновником на польской почте и был среди защитников этой почты в Гданьске. А после того как должны были защитники этой почты сдаться, был в связи с венным положением расстрелян. Моментально как бы из семьи исчез, и даже мы не смели играть с его детьми. Мои родители по отношению ко всему этому вели себя, безусловно, оппортунистически, а я об этом не спрашивал.

Это все вещи, которыми я занимался гораздо больше, чем тем, куда без собственного усердия попал, то есть тем, что оказался в Waffen-SS. И именно моя книга является попыткой – и ни сколько односторонней попыткой – приблизиться к тому двенадцати-, четырнадцати- и шестнадцатилетнему пареньку, который мне сейчас кажется столь отдаленным.

То противостояние, то недоверие – и, в конечном счете, по отношению к моим собственным воспоминаниям. Все мы знаем, что воспоминания события искажают, драматизируют. Также вещи, которые мы проживаем, в какой то момент приобретают анекдотический характер. Те все сомнения я тоже пережил, перед тем как начал писать. И переживал также во время написания книги, много раз оглядываясь назад.

Все то, о чем вы сейчас говорили, происходило в Гданьске. Вы являетесь почетным гражданином Гданьска, и теперь лауреат Нобелевской премии Лех Валенса сказал, что вы должны бы отказаться от своего почетного гражданства. Не имеют ли поляки немного права на разочарование?
Да… Каждый имеет возможность высказать свою критику. И также в связи с этим не хочу защищаться, не хочу говорить ни чего в свою защиту, это бы было для меня тяжело. Однако верю, что я почетное гражданство получил потому, что в своих книгах и также в своем политическом устремлении начал – и очень сильно – прилагать усилия о преодолении пропасти между поляками и немцами. Что я выступал за смирение и диалог – и во время весьма тяжелых обстоятельств, во времена, когда в Польше был коммунизм. Верю, что это были те причины в связи, с которыми мне было присвоено почетное гражданство – и об этом должен принять решение староста. Если решение, которое предлагает Валенса должно приниматься в расчет, однако пока речь идет обо мне, не вижу ни одного довода, почему бы должен был от почетного гражданства отказываться.

Среди ваших произведений нашел одну весьма занимательную речь. А именно речь «О привычках», которую вы произнесли в 1967 году в Израиле. И в ней ясно сказано, что вы, будучи четырнадцатилетним, были членом Hitlerjugend, что в шестнадцать лет уже стали солдатом, а в семнадцать военнопленным. Почему же тогда не могли сказать: Я был солдатом Waffen-SS?
Конечно, это я мог сказать. Об этом теперь легко говорить и это именно тот вопрос, который я сам себе сегодня задаю.

Мое прошлое молчание об этой стороне моей жизни является также темой поднимаемой в этой книге. Поэтому на все это могу теперь в данной ситуации лишь сослаться. Книга сейчас попала на прилавки книжных магазинов, и каждый читатель сможет составить свое мнение. Здесь в книге я не избегаю этой темы. Так как было описано в прессе тем, что об этом предварительно представила газета Frankfurter Allgemeine Zeitung, это выглядело, так как будто я газете признался. Однако это не так! Речь идет о теме моей книги!

Могли бы теперь сами прочесть ту часть, о которой в действительности идет речь?
Да, с удовольствием. В то время мне было шестнадцать лет, в кармане у меня лежала призывная повестка, я попал в Берлин во время налета, а затем пришел поезд, который повез мня дальше…

Так теперь: «Перед рассветом появился поезд до Дрездена, приготовленный к отправлению. Ничего не было известно о дороге, ни кто не сказал о том, чем нам намазали хлеб в этот путь, ни каких размышлений, ни каких мыслей о том, что меня ожидает, ни каких взглядов назад, которые можно было бы расшифровать.

Только то, что в моей голове носилось и о чем я теперь сожалею, в городе еще не затронутом войной поблизости от Neustadtu, и очевидно в первом подъезде обширной виллы стоящей в районе Weisser Hirsch я понял, в какие подразделения был призван. Только тогда достал призывную повестку, в которой мне предписывалось ехать на учебный пункт Waffen-SS, где буду обучен по специальности стрелок танковых войск. Где-то очень далеко в чешских лесах.
Напрашивается вопрос: Испугался ли я? Когда в канцелярии призывного пункта видел то сдвоенное SS? Этот вопрос я задаю себе еще сейчас, спустя шестьдесят лет. Луковая шелуха еще не нарушена, нельзя из нее извлечь ни испуг, ни отвращение. Возможно, что я тогда воспринимал Waffen-SS как элитное подразделение, которое было задействовано всегда, когда речь шла о прорыве фронта, когда нужно было прорваться сквозь окружение, как тогда возле Demjanska, или когда надо было вновь занять Харьков. Эта двойная руна в петлице кителя не была отталкивающей. Для парня, который видел себя мужчиной, и для которого было священно оружие, которому он присягал. Если уж не в подводный флот, о котором собственно в новостях с фронта теперь и не говорилось, так тогда только стрелок в танке в дивизии, в дивизии, которая должна была быть вновь сформирована, как было известно в призывном центре Weisser Hirsch под именем Jörg von Frundsberg... Так достаточно оправданий. И, несмотря на это, целые десятилетия отказывался признать и само название и сдвоенную букву, которую по глупой гордости в молодые годы принял. Я хотел это скрыть сам от себя, с нарастающим стыдом, который ощущал, однако он в тиши оставался, и никто его у меня не забрал».