КАЛЕНДАРЬ ВОИНА

1986
В ночь на 26 апреля на 4-м энергоблоке Чернобыльской АЭС в результате проведения эксперимента произошел тепловой взрыв с выбросом огромного количества радиоактивных веществ. Сразу после него погиб 31 чел., а 600 тыс. ликвидаторов получили высокие дозы радиации. Облучению подверглось почти 8,4 млн чел. на территории Украины, Белоруссии и России. Загрязненной оказалась территория площадью 155 тыс. кв. км, переселению с зараженных территорий подверглось 404 тыс. чел. 27 апреля в зону бедствия прибыли химические войска во главе с генералом Пикаловым и вертолетчики генерала Антошкина. 30.11.1986 г. завершено сооружение укрытия 4-го энергоблока (саркофага). Отравление атмосферы радиоактивными веществами было остановлено.

1975
Указом Президиума Верховного Совета СССР учреждена юбилейная медаль «Тридцать лет победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.».

1945
В 13:30 (мск) в районе г. Торгау на Эльбе произошла встреча советских (рота лейтенанта Г.С. Голобородько 2-го батальона 173-го гвард. полка 58-й гвард. дивизии 5-й гвард. армии 1-го Украинского фронта) и американских (разведгруппа лейтенанта А. Котцебу 273-го полка 69-й пехотной дивизии 1-й армии) войск.

1945
В самый разгар боев за Берлин машинист паровоза сержант Железнодорожных войск А.Е. Лесников привел на станцию Лихтенберг первый поезд с вооружением, боеприпасами и продовольствием.

1903
Родился Г.И. Хетагуров (с. Зарамач, Сев. Осетия), генерал армии (1968 г.), Герой Советского Союза (1945 г.). В Красной Армии – с 1920 г. Окончил военную школу (1926 г.), Высшие академические курсы при Академии Генерального штаба (1949 г.) Участник Гражданской войны. С 1937 г. – командир артиллерийского полка, начальник артиллерии стрелковой дивизии и механизированного корпуса. В Великую Отечественную войну – начальник артиллерии корпуса, начальник штаба ряда армий, с 1944 г. – командир стрелковой дивизии, с 1945 г. – корпуса. После войны – командир корпуса, командующий армией, Северной группой войск. В 1963-1971 гг. – командующий войсками Прибалтийского военного округа. С 1971 г. – в Группе генеральных инспекторов МО СССР. Умер 03.09.1975 г.

1883
Родился С.М. Буденный (хут. Козюрин, Ростовская обл.), Маршал Советского Союза (1935 г.), трижды Герой Советского Союза (1958 г., 1963 г., 1968 г.), герой Гражданской войны. В Красной Армии с 1918 г. Окончил совмещая службу с учебой Военную академию им. М.В. Фрунзе (1932 г.), в которой по его инициативе были учреждены Курсы повышения квалификации старшего и высшего комсостава. Участник русско-японской и Первой мировой войн. В Гражданскую войну командир кавалерийского полка, бригады, начальник дивизии, командир конного корпуса, командующий 1-й Конной армией. После войны член РВС, зам командующего войсками военного округа, помощник Главкома РККА по кавалерии, командующий войсками МВО, зам и 1-й зам. наркома обороны СССР. Во время Великой Отечественной войны – член Ставки ВГК, командующий группой войск армий резерва Ставки, главнокомандующий войсками Юго-Западного направления, командующий Резервным фронтом, главнокомандующий войсками Северо-Кавказского направления, командующий Северо-Кавказским фронтом, с 1943 г. командующий кавалерией Красной Армии и член Высшего военного совета НКО. В 1947-1953 гг. – одновременно зам. министра сельского хозяйства СССР по коневодству. В 1953-1954 гг. – инспектор кавалерии. С 1955 г. – в распоряжении министра обороны СССР. Умер 26.10.1973 г.
© Министерство обороны Российской Федерации

Война 08.08.08 Впервые о её тайнах рассказывает генерал Хрулёв

Владислав ШУРЫГИН. Анатолий Николаевич, в этом году исполнится четыре года "Войне 08-08-08", как нарекли современные историки события августа 2008 года в Южной Осетии. Война эта уникальна тем, что это была первая в новейшей истории России война, которую провела Россия против другого государства. И эта война стала победной для нас. Грузия была разгромлена. Но многие тайны этой войны до сего дня остаются в тени, и вопросов по этой войне куда больше, чем ответов. Вы были командующим 58-й армией, которая собственно и решила исход этой войны, ваши соединения и части разгромили грузинскую армию в Южной Осетии, вы входили в Южную Осетию, вы деблокировали Цхинвал. Но как-то так получилось, что после этой войны вы ушли в тень. Не встречались с журналистами, не давали интервью. Совсем другие люди украшали свои мундиры высокими наградами. Я благодарю вас за согласие дать интервью. И, конечно, первый вопрос, который я хочу вам задать — так как же начиналась эта война?

Анатолий ХРУЛЁВ. Для меня война началась на моём рабочем месте. 7 августа в штаб армии прибыл командующий округом генерал-полковник Сергей Афанасьевич Макаров, с ним группа офицеров штаба округа. Буквально за два дня до этого, 5 августа, им было утверждено решение командующего 58-й армией по усилению российского военного контингента в составе смешанных сил по поддержанию мира в зоне Грузино-Югоосетинского конфликта. Этот план был разработан на случай возникновения угрозы военных действий. В течение дня мы с командующим работали во Владикавказском гарнизоне и вечером вернулись в штаб армии. Около 22 часов командующий убыл к себе отдыхать, а я остался в кабинете работать с документами. Ситуация была тревожная. Обстановка накалялась с каждым днём. Обстрелы с обеих сторон, перемещения техники и войск с грузинской стороны, жёсткие заявления, эвакуация женщин и детей осетинами. За неделю до этого закончились учения грузинской армии, которые проходили совместно с американскими советниками и при их активном участии. У нас тоже учения прошли и закончились в первых числах августа, и мы только-только вернули свои войска в пункты постоянной дислокации. Я уже знал о том, что в 16 часов Саакашвили заявил, что Грузия в одностороннем порядке прекращает огонь, но меня это его демонстративное миротворчество после нескольких недель нагнетания ситуации насторожило. Я знал поговорку, что если враг тебе протягивает хлеб, смотри за его второй рукой, в ней может быть кинжал. В общем, было тревожно. И в 00.00 часов раздался звонок. Телефонистка доложила:

— Товарищ командующий, вас срочно Кулахметов... ( Read more... )

Я, мне, моё

"...я неотделим от своих, я никогда от них не отрекусь, что бы они ни
совершили. Я никогда не стану обвинять их перед посторонними. Если я смогу
взять их под защиту, я буду их защищать. Если они покроют меня позором, я
затаю этот позор в своем сердце и промолчу. Что бы я тогда ни думал о них, я
никогда не выступлю свидетелем обвинения."
Антуан де Сент-Экзюпери


Правило исключительного своекорыстия от Вальтера Скотта:
"Права она или нет, но это моя страна."

Волошин

 

Россия (1924)

1 С Руси тянуло выстуженным ветром. Над Карадагом сбились груды туч. На берег опрокидывались волны, Нечастые и тяжкие. Во сне, Как тяжело больной, вздыхало море, Ворочаясь со стоном. Этой ночью Со дна души вздувалось, нагрубало Мучительно-бесформенное чувство - Безмерное и смутное - Россия... Как будто бы во мне самом легла Бескрайняя и тусклая равнина, Белесою лоснящаяся тьмой, Остуженная жгучими ветрами. В молчании вился морозный прах: Ни выстрелов, ни зарев, ни пожаров; Мерцали солью топи Сиваша, Да камыши шуршали на Кубани, Да стыл Кронштадт... Украина и Дон, Урал, Сибирь и Польша - всё молчало. Лишь горький снег могилы заметал... Но было так неизъяснимо томно, Что старая всей пережитой кровью, Усталая от ужаса душа Всё вынесла бы - только не молчанье. 2 Я нес в себе - багровый, как гнойник, Горячечный и триумфальный город, Построенный на трупах, на костях «Всея Руси» - во мраке финских топей, Со шпилями церквей и кораблей, С застенками подводных казематов, С водой стоячей, вправленной в гранит, С дворцами цвета пламени и мяса, С белесоватым мороком ночей, С алтарным камнем финских чернобогов, Растоптанным копытами коня, И с озаренным лаврами и гневом Безумным ликом медного Петра. В болотной мгле клубились клочья марев: Российских дел неизжитые сны... Царь, пьяным делом, вздернувши на дыбу, Допрашивает Стрешнева: «Скажи - Твой сын я, али нет?». А Стрешнев с дыбы: «А черт тя знает, чей ты... много нас У матушки-царицы переспало...» В конклаве всешутейшего собора На медведях, на свиньях, на козлах, Задрав полы духовных облачений, Царь, в чине протодьякона, ведет По Петербургу машкерную одурь. В кунсткамере хранится голова, Как монстра, заспиртованная в банке, Красавицы Марии Гамильтон... В застенке Трубецкого равелина Пытает царь царевича - и кровь Засеченного льет по кнутовищу... Стрелец в Москве у плахи говорит: «Посторонись-ка, царь, мое здесь место». Народ уж знает свычаи царей И свой удел в строительстве империй. Кровавый пар столбом стоит над Русью, Топор Петра российский ломит бор И вдаль ведет проспекты страшных просек, Покамест сам великий дровосек Не валится, удушенный рукою - Водянки? иль предательства? как знать... Но вздутая таинственная маска С лица усопшего хранит следы Не то петли, а может быть, подушки. Зажатое в державном кулаке Зверье Петра кидается на волю: Царица из солдатских портомой, Волк - Меншиков, стервятник - Ягужинский, Лиса - Толстой, куница - Остерман - Клыками рвут российское наследство. Петр написал коснеющей рукой: «Отдайте всё...» Судьба же дописала: «...распутным бабам с хахалями их». Елисавета с хохотом, без гнева Развязному курьеру говорит: «Не лапай, дуралей, не про тебя-де Печь топится». А печи в те поры Топились часто, истово и жарко У цесаревен и императриц. Российский двор стирает все различья Блудилища, дворца и кабака. Царицы коронуются на царство По похоти гвардейских жеребцов, Пять женщин распухают телесами На целый век в длину и ширину. Россия задыхается под грудой Распаренных грудей и животов. Ее гноят в острогах и в походах, По Ладогам да по Рогервикам, Голландскому и прусскому манеру Туземцев учат шкипер и капрал. Голштинский лоск сержант наводит палкой, Курляндский конюх тычет сапогом; Тупейный мастер завивает души; Народ цивилизуют под плетьми И обучают грамоте в застенке... А в Петербурге крепость и дворец Меняются жильцами, и кибитка Кого-то мчит в Березов и в Пелым. 3 Минует век, и мрачная фигура Встает над Русью: форменный мундир, Бескровные щетинистые губы, Мясистый нос, солдатский узкий лоб, И взгляд неизреченного бесстыдства Пустых очей из-под припухших век. У ног ее до самых бурых далей Нагих равнин - казарменный фасад И каланча: ни зверя, ни растенья... Земля судилась и осуждена. Все грешники записаны в солдаты. Всяк холм понизился и стал как плац. А надо всем солдатскою шинелью Провис до крыш разбухший небосвод. Таким он был написан кистью Доу - Земли российской первый коммунист - Граф Алексей Андреич Аракчеев. Он вырос в смраде гатчинских казарм, Его познал, вознес и всхолил Павел. «Дружку любезному» вставлял клистир Державный мистик тою же рукою, Что иступила посох Кузьмича И сокрушила силу Бонапарта. Его посев взлелял Николай, Десятки лет удавьими глазами Медузивший засеченную Русь. Раздерганный и полоумный Павел Собою открывает целый ряд Наряженных в мундиры автоматов, Штампованных по прусским образцам (Знак: «Made in Germany» (1), клеймо: Романов). Царь козыряет, делает развод, Глаза пред фронтом пялит растопыркой И пишет на полях: «Быть по сему». А между тем от голода, от мора, От поражений, как и от побед, Россию прет и вширь, и ввысь - безмерно. Ее сознание уходит в рост, На мускулы, на поддержанье массы, На крепкий тяж подпружных обручей. Пять виселиц на Кронверкской куртине Рифмуют на Семеновском плацу; Волы в Тифлис волочат «Грибоеда», Отправленного на смерть в Тегеран; Гроб Пушкина ссылают под конвоем На розвальнях в опальный монастырь; Над трупом Лермонтова царь: «Собаке - Собачья смерть» - придворным говорит; Промозглым утром бледный Достоевский Горит свечой, всходя на эшафот... И всё тесней, всё гуще этот список... Закон самодержавия таков: Чем царь добрей, тем больше льется крови. А всех добрей был Николай Второй, Зиявший непристойной пустотою В сосредоточьи гения Петра. Санкт-Петербург был скроен исполином, Размах столицы был не по плечу Тому, кто стер блистательное имя. Как медиум, опорожнив сосуд Своей души, притягивает нежить - И пляшет стол, и щелкает стена, - Так хлынула вся бестолочь России В пустой сквозняк последнего царя: Желвак От-Цу, Ходынка и Цусима, Филипп, Папюс, Гапонов ход, Азеф... Тень Александра Третьего из гроба Заезжий вызывает некромант, Царице примеряют от бесплодья В Сарове чудотворные штаны. Она, как немка, честно верит в мощи, В юродивых и в преданный народ. И вот со дна самой крестьянской гущи - Из тех же недр, откуда Пугачев, - Рыжебородый, с оморошным взглядом - Идет Распутин в государев дом, Чтоб честь двора, и церкви, и царицы В грязь затоптать мужицким сапогом И до низов ославить власть цареву. И всё быстрей, всё круче чертогон... В Юсуповском дворце на Мойке - Старец, С отравленным пирожным в животе, Простреленный, грозит убийце пальцем: «Феликс, Феликс! царице всё скажу...» Раздутая войною до отказа, Россия расседается, и год Солдатчина гуляет на просторе... И где-то на Урале средь лесов Латышские солдаты и мадьяры Расстреливают царскую семью В сумятице поспешных отступлений: Царевич на руках царя, одна Царевна мечется, подушкой прикрываясь, Царица выпрямилась у стены... Потом их жгут и зарывают пепел. Всё кончено. Петровский замкнут круг. (1) Сделано в Германии (англ.). - Ред. 4 Великий Петр был первый большевик, Замысливший Россию перебросить, Склонениям и нравам вопреки, За сотни лет к ее грядущим далям. Он, как и мы, не знал иных путей, Опричь указа, казни и застенка, К осуществленью правды на земле. Не то мясник, а может быть, ваятель - Не в мраморе, а в мясе высекал Он топором живую Галатею, Кромсал ножом и шваркал лоскуты. Строителю необходимо сручье: Дворянство было первым Р.К.П. - Опричниною, гвардией, жандармом, И парником для ранних овощей. Но, наскоро его стесавши, невод Закинул Петр в морскую глубину. Спустя сто лет иными рыбарями На невский брег был вытащен улов. В Петрову мрежь попался разночинец, Оторванный от родовых корней, Отстоянный в архивах канцелярий - Ручной Дантон, домашний Робеспьер, - Бесценный клад для революций сверху. Но просвещенных принцев испугал Неумолимый разум гильотины. Монархия извергла из себя Дворянский цвет при Александре Первом, А семя разночинцев - при Втором. Не в первый раз без толка расточали Правители созревшие плоды: Боярский сын - долбивший при Тишайшем Вокабулы и вирши - при Петре Служил царю армейским интендантом. Отправленный в Голландию Петром Учиться навигации, вернувшись, Попал не в тон галантностям цариц. Екатерининский вольтерианец Свой праздный век в деревне пробрюзжал. Ученики французских эмигрантов, Детьми освобождавшие Париж, Сгноили жизнь на каторге в Сибири... Так шиворот-навыворот текла Из рода в род разладица правлений. Но ныне рознь таила смысл иной: Отвергнутый царями разночинец Унес с собой рабочий пыл Петра И утаенный пламень революций: Книголюбивый новиковский дух, Горячку и озноб Виссариона. От их корней пошел интеллигент. Его мы помним слабым и гонимым, В измятой шляпе, в сношенном пальто, Сутулым, бледным, с рваною бородкой, Страдающей улыбкой и в пенсне, Прекраснодушным, честным, мягкотелым, Оттиснутым, как точный негатив, По профилю самодержавья: шишка, Где у того кулак, где штык - дыра, На месте утвержденья - отрицанье, Идеи, чувства - всё наоборот, Всё «под углом гражданского протеста». Он верил в Божие небытие, В прогресс и в конституцию, в науку, Он утверждал (свидетель - Соловьев), Что «человек рожден от обезьяны, А потому - нет большия любви, Как положить свою за ближних душу». Он был с рожденья отдан под надзор, Посажен в крепость, заперт в Шлиссельбурге, Судим, ссылаем, вешан и казним На каторге - по Ленам да по Карам... Почти сто лет он проносил в себе - В сухой мякине - искру Прометея, Собой вскормил и выносил огонь. Но - пасынок, изгой самодержавья - И кровь кровей, и кость его костей - Он вместе с ним в циклоне революций Размыкан был, растоптан и сожжен. Судьбы его печальней нет в России. И нам - вспоенным бурей этих лет - Век не избыть в себе его обиды: Гомункула, взращенного Петром Из плесени в реторте Петербурга. 5 Все имена сменились на Руси. (Политика - расклейка этикеток, Назначенных, чтоб утаить состав), Но логика и выводы всё те же: Мы говорим: «Коммуна на земле Немыслима вне роста капитала, Индустрии и классовой борьбы. Поэтому не Запад, а Россия Зажжет собою мировой пожар». До Мартобря (его предвидел Гоголь) В России не было ни буржуа, Ни классового пролетариата: Была земля, купцы да голытьба, Чиновники, дворяне да крестьяне... Да выли ветры, да орал сохой Поля доисторический Микула... Один поверил в то, что он буржуй, Другой себя сознал, как пролетарий, И почалась кровавая игра. На всё нужна в России только вера: Мы верили в двуперстие, в царя, И в сон, и в чох, в распластанных лягушек, В социализм и в интернацьонал. Материалист ощупывал руками Не вещество, а тень своей мечты; Мы бредили, переломав машины, Об электрофикации; среди Стрельбы и голода - о социальном рае, И ели человечью колбасу. Политика была для нас раденьем, Наука - духоборчеством, марксизм - Догматикой, партийность - оскопленьем. Вся наша революция была Комком религиозной истерии: В течение пятидесяти лет Мы созерцали бедствия рабочих На Западе с такою остротой, Что приняли стигматы их распятий. И наше достиженье в том, что мы В бреду и корчах создали вакцину От социальных революций: Запад Переживет их вновь, и не одну, Но выживет, не расточив культуры. Есть дух Истории - безликий и глухой, Что действует помимо нашей воли, Что направлял топор и мысль Петра, Что вынудил мужицкую Россию За три столетья сделать перегон От берегов Ливонских до Аляски. И тот же дух ведет большевиков Исконными народными путями. Грядущее - извечный сон корней: Во время революций водоверти Со дна времен взмывают старый ил И новизны рыгают стариною. Мы не вольны в наследии отцов, И, вопреки бичам идеологий, Колеса вязнут в старой колее: Неверы очищают православье Гоненьями и вскрытием мощей, Большевики отстраивают стены На цоколях разбитого Кремля, Социалисты разлагают рати, Чтоб год спустя опять собрать в кулак. И белые, и красные Россию Плечом к плечу взрывают, как волы, - В одном ярме - сохой междоусобья, Москва сшивает снова лоскуты Удельных царств, чтоб утвердить единство. Истории потребен сгусток воль: Партийность и программы - безразличны. 6 В России революция была Исконнейшим из прав самодержавья, Как ныне в свой черед утверждено Самодержавье правом революций. Крыжанич жаловался до Петра: «Великое народное несчастье Есть неумеренность во власти: мы Ни в чем не знаем меры да средины, Всё по краям да пропастям блуждаем, И нет нигде такого безнарядья, И власти нету более крутой». Мы углубили рознь противоречий За двести лет, что прожили с Петра: При добродушьи русского народа, При сказочном терпеньи мужика - Никто не делал более кровавой - И страшной революции, чем мы. При всем упорстве Сергиевой веры И Серафимовых молитв - никто С такой хулой не потрошил святыни, Так страшно не кощунствовал, как мы. При русских грамотах на благородство, Как Пушкин, Тютчев, Герцен, Соловьев, - Мы шли путем не их, а Смердякова - Через Азефа, через Брестский мир. В России нет сыновнего преемства И нет ответственности за отцов. Мы нерадивы, мы нечистоплотны, Невежественны и ущемлены. На дне души мы презираем Запад, Но мы оттуда в поисках богов Выкрадываем Гегелей и Марксов, Чтоб, взгромоздив на варварский Олимп, Курить в их честь стираксою и серой И головы рубить родным богам, А год спустя - заморского болвана Тащить к реке привязанным к хвосту. Зато в нас есть бродило духа - совесть - И наш великий покаянный дар, Оплавивший Толстых и Достоевских И Иоанна Грозного. В нас нет Достоинства простого гражданина, Но каждый, кто перекипел в котле Российской государственности, - рядом С любым из европейцев - человек. У нас в душе некошенные степи. Вся наша непашь буйно заросла Разрыв-травой, быльем да своевольем. Размахом мысли, дерзостью ума, Паденьями и взлетами - Бакунин Наш истый лик отобразил вполне. В анархии всё творчество России: Европа шла культурою огня, А мы в себе несем культуру взрыва. Огню нужны - машины, города, И фабрики, и доменные печи, А взрыву, чтоб не распылить себя, - Стальной нарез и маточник орудий. Отсюда - тяж советских обручей И тугоплавкость колб самодержавья. Бакунину потребен Николай, Как Петр - стрельцу, как Аввакуму - Никон. Поэтому так непомерна Русь И в своевольи, и в самодержавьи. И нет истории темней, страшней, Безумней, чем история России. 7 И этой ночью с напряженных плеч Глухого Киммерийского вулкана Я вижу изневоленную Русь В волокнах расходящегося дыма, Просвеченную заревом лампад - Страданьями горящих о России... И чувствую безмерную вину Всея Руси - пред всеми и пред каждым.